Лезвие бритвы - Страница 138

138

— Сейчас вы познакомитесь с нашей звездой, исполнительницей роли девадаси. Ее зовут Тиллоттама — это, конечно, только псевдоним, но он хорош… Что с вами? Вы боитесь женщин? — Даярам уже овладел собой.

— Пустое, у меня иногда случаются боли в сердце. Они быстро проходят!

— Ручаюсь, что сейчас вы получите сердечную боль, которая не скоро пройдет, — громко рассмеялся хозяин, уже немного захмелевший.

Художник, у которого все внутри затрепетало, попросил сигарету. Трейзиш протянул было портсигар, подумал, отдернул руку и поспешно встал.

— Я угощу вас самыми лучшими, — продюсер достал из ящика стола лаковую японскую коробку, набитую сигаретами в красно-золотой бумаге. Даярам глубоко вдохнул душистый дым с каким-то более резким, чем у обычного табака, привкусом.

Быстро вошедшая в комнату Тиллоттама побледнела и замерла от неожиданности. Хозяин представил гостя, и Даярам неуклюже поклонился, не сводя с нее глаз. Трейзиш внимательно посмотрел на обоих и громко расхохотался.

— Впервые вижу мою дерзкую девочку такой растерянной! Что художник погиб с первого взгляда, то это закономерность. Но ты, Тиллоттама!

Тиллоттама оправилась от неожиданности и быстро заговорила на малаяламе, гневно глядя на художника:

— Зачем вы здесь? Не доверяйте ему ни в коем случае! Это очень опасный человек, помните, Даярам!

Художник ободряюще улыбнулся. Продюсер обхватил девушку за талию, привлекая к себе жестом собственника, и все закипело в душе Рамамурти.

— Честно говоря, если бы я не знал, что это невозможно, я подумал бы, что вы давние друзья. И что это за манера говорить на каком-то собачьем языке в моем присутствии? Что за тайны? Давайте же пить чай, который я обещал мистеру Рамамурти полтора часа назад. Садитесь, наконец!

Тиллоттама наотрез отказалась. Трейзиш равнодушно пожал плечами.

— Я думал, что ты составишь нам приятную компанию. Иди!

Тиллоттама поклонилась и на пороге опять посмотрела на художника глубоким и тревожным взглядом.

— Даярам, эти люди — они совсем другие, чем мы, чем вы. Не доверяйте ему!

Тиллоттама встряхнула голубыми цыганскими серьгами-кольцами и исчезла за дверью.

— Как вы ее находите? — спросил американо-португалец, отвергнув услуги боя и сам разливая чай.

— Вы считаете нужным спрашивать?

— Я не имею в виду ее женских качеств, — сухо сказал Трейзиш, — об этом я могу судить сам. Годится ли она на роль девадаси, как по-вашему?

— Во всей Индии не найдете девушки, более подходящей, — искренне ответил художник. — Она воплощение читрини — женщины-блеска, самой прекрасной в физическом смысле из тех четырех категорий, на какие делит женщин наша древняя литература. Насколько я понимаю, именно читрини больше всего подходят для кино. Недаром она всегда считалась подругой художников и музыкантов. — Трейзиш удовлетворенно хмыкнул.

— Вот видите! Правда, она обошлась мне недешево, в цену хорошей яхты. Едва я ее увидел в ночном клубе, как понял, что эта девушка — редкостный клад… Вы позволите, я к чаю добавлю себе двойного. — Трейзиш придвинул широкую рюмку.

— Я знаком с вашими поговорками и преданиями, — продолжал Трейзиш, — например, шесть обязанностей жены: в работе — слуга, в разговоре — мудрец, в красоте — Лакшми, в стойкости — как Земля, в заботе — мать, в постели — блудница.

— Что вы этим хотите сказать? — прервал его Даярам.

— Ничего, если вы не поняли, что я воспевал качества, знакомые мне в индийской женщине.

— И какое же из них вы находите самым важным?

— Я — таоист и часто прибегаю к лекарству Трех Гор, чтобы снимать нервное напряжение…

Даярам не понял хозяина, хотя по гадкой его усмешке догадался, что он чем-то порочит Красу Ненаглядную.

Рамамурти испытывал странное возбуждение и раздражение. Продюсер сидел, откинувшись и выпятив грудь, не спуская с художника прищуренных темных глаз. Все в его лице с крепкими челюстями, слегка горбатым носом, крупным ртом и высоким гладким лбом дышало уверенностью, столь сильной, что она граничила с наглостью. Рамамурти взял вторую сигарету.

— Мне не совсем понятны выражения «обошлась недешево» и «цена», — начал художник, стараясь говорить безразлично. — Разве в наши дни есть рабыни? И разве закон не карает за торговлю живым товаром?

— Мой молодой друг, вы наивны. Даже в Европе и Америке промышляют этими делами. Утянуть красивую девчонку из деревенской глуши и продать в публичный дом подальше. Что же говорить про ваши дикие страны! Особенно тут поживились во время резни сорок седьмого года. Но я шучу, разумеется, мы, американцы, люди с большим юмором, и это надо понимать! — добавил Трейзиш, заметив недобрый огонек, появившийся в глазах гостя. — Дело обстояло совсем наоборот. Я спас эту девчонку от публичного дома и ночного клуба, сделал киноактрисой.

— Порнографических фильмов?

— Э, да вы знаете больше, чем я думал! Догадливые люди опасны, ха-ха-ха! Но ведь это только с точки зрения цензуры, особенно вашей, индийской, да еще, насколько знаю, русской. Ваш президент комитета киноцензуры выступал в газете и высказывал, что с точки зрения индийца не только нагота женщины, но даже публичные поцелуи недопустимы.

А с нашей, западной точки зрения фильм без секса, без того, чтобы показать красивую девчонку раздетой, — как ваш индийский фильм без пения и танцев! Да ведь и у вас так стало только после мусульманских завоеваний! А до того — кто был смелее во всем мире в вопросах секса, как не индийцы! Посмотрите в окно, на храмы Кхаджурахо! Да, о чем я говорил? Ага, неприкрытая девчонка, и фильм уже попадает в разряд порнографических! И черт с ним! Вы не знаете этого, но частный прокат для любителей у нас ненамного меньше широкого показа для всей публики. А стоимость его значительно выше — доходная вещь!

138